Печать льда - Страница 107

107

– А я нет, – хихикнул настоятель и исчез на долгие часы.

Рин попробовал освободиться, но ремни были прочными. К тому же кто-то стоял у входа в зал – невидимый, но странно спокойный. Настоятель вернулся уже ночью, когда Олфейн почувствовал, что ужас начинает проникать в его сердце. С Хельдом был тот человек, что скрывался в темноте, наблюдая за пленником.

– Как ты, мальчик? – вздохнул храмовник.

– Я мог бы выслушать тебя и при дневном свете, – заметил Рин.

– Сейчас ночь, – отрезал Хельд.

– И не так глубоко, – добавил Рин.

– Здесь не холодно и не прохладно, – вздохнул настоятель и кивнул второму послушнику. – Начинай, брат.

– И сидя или даже стоя, – продолжил Рин, наблюдая, как высокий и худой скам распускает шнуровку серого балахона. Капюшон ее упал на плечи, и Олфейн с ужасом увидел изможденное лицо худого человека. Подбородок и щеки его покрывали запекшиеся раны, на лбу были вырезаны какие-то слова.

– Боль моя во славу твою! – прочитал Хельд. – Единому не нужны наши дары, ему нужен наш дух. А дух воспитывается отречением. Каждый подбирает отречение себе сам или ему советуют наставники. Вот я отдаю плоть свою железу, что давит на мои плечи и чресла. Мой брат вырывает вместе с кожей из лица поросль и наносит мудрости, изреченные нашими отцами на лоб свой.

– И какое же отречение ты посоветуешь мне? – хрипло спросил Рин. – И не кажется ли тебе, настоятель, что ваши забавы не к лицу Храму? Или мне следует позвать стражу?

– Позвать стражу? – удивился Хельд и словно прислушался к чему-то. – Попробуй. Но в терпкости вина терпкость яда оказалась не различима. Пепел твоих стражей уже давно высыпался из доспехов. Продолжай, брат.

Послушник подошел к Рину, посмотрел с сожалением ему в глаза и начал распускать шнуровку свитки.

– Ты сошел с ума! – задергался в путах Олфейн.

– Все зависит от положения ног, – продолжал Хельд. – Сделай шаг в сторону, сойди с ума, но объяви ту твердь, на которую ты встанешь, разумной и верной, и если в голосе твоем звучат сила и вера, всякий, кто остался на прошлой тверди, окажется сошедшим с ума. Разум следует за тем, кто способен повелевать им.

– Болтовня! – снова дернулся Рин, но послушник уже раскинул его свитку, распустил пополам рубаху и положил на грудь длинный и кривой нож.

– Оставь потуги свои, – прошептал Хельд и наклонился над пленником. – Выслушай меня, потому что, когда брат мой начнет обращать твое тело в куски плоти, уши твои будут забиты твоим собственным криком. Впрочем, мы еще можем договориться!

– О чем мы должны договариваться? – выкрикнул Рин.

– Об Айсе, – сказал Хельд. – Она меняется. Возможно, она оставит имя, но она меняется. Больше тысячи лет она служила вызовом и соблазном для всего мира, но вот край ее близок. Близок край ее неправедному богатству! Близок похоти и своеволию! Близок потоку мерзкого льда, который расползается окрест и позволяет творить магам и колдунам то, что дозволено лишь Единому. Уже завтра – нет, слава Единому! – уже сегодня войско Скамы возьмет город и уничтожит каждого, отравленного ароматом Гнили и запахом Погани!

– Не твои ли братья, Хельд, не так давно вещали, что Погань – дыхание Единого? – попытался рассмеяться Рин. – Ничего не скажу о Гнили, но, судя по запаху, без того Единого, что вы себе выдумали, и там не обошлось!

– Не святотатствуй! – кротко укорил Олфейна Хельд. – Не унижай смысл слова насмешкой над буквой его. Пастырь духовный лечит дух каждого из стада своего, так что тебе до инструмента целительства его, если дух излеченного будет здоров?

– Так, может, и займемся духом? – скривил губы Рин и снова дернулся в путах. – Что-то мне инструмент твой, Хельд, не кажется духовным!

– Телесное и духовное суть как песочные часы, – пожал плечами настоятель. – Одно перетекает в другое, но, освобождая первое, даешь волю и второму. Да и как добраться до духа того, кто закрыл глаза свои, заткнул уши свои, заткнул нос свой? Только через тело его!

– А что ты будешь делать со мной, если воинство Скамы не возьмет город? – напрягся Рин. – Или в первый раз скамы пытаются взять стены Айсы? Я слышал, что некогда городской холм был выше над степью на локоть, но пепел глупцов, идущих на приступ, постепенно засыпал его подошву и разбежался в стороны!

– Они возьмут город, – пожал плечами Хельд. – Не мне судить тех, кто сражался с нечестивыми защитниками Айсы в прошлом, но теперь все будет иначе. Та сила, которая была отдана Айсе, взята и Скамой. Тысячи ее воинов приняли неистовство Погани на свои запястья. И теперь неистовство их обратится против неистовства Айсы. Мне жаль детей Скамы, но неизбежность жертвы есть оправдание ее.

– Так чего же вы хотите от меня? – вскричал Рин.

– Главного, – наклонился над ним Хельд. – Теперь не перебивай меня, потому что дальше с тобой говорить будет брат мой, и хотя язык его вырван во славу Единого, речь его остра. Слушай меня, пока уши твои не оглушены твоим криком. Мы у самого дна Айсы. Ниже ничего нет, там продолжается камень, но попытки углубиться в него безрезультатны, потому что пепел заполняет выбитые ходы. Он повсюду, он словно вода, ради которой роются колодцы. Но разве кто-то испытывает жажду, которую следует утолять пеплом? Этот город проклят, и проклятие будет обращено на каждого, кто дышит ее ветром. Но даже проклятые способны выполнять волю Единого, даже проклятые способны служить ему, как служат камни разбитых крепостей булыжниками в дорогах и мостовых новых городов. Там над нашими головами пробиты штольни, в которых подобно инею на сводах крепостных стен, растет лед. Тот самый лед, те самые кристаллы, что или выступают от близости Погани, или приманивают ее. Те самые кристаллы, что наполняют сундуки богачей Айсы золотом! Те самые, которые искушают магов и колдунов от Погани до мыса Ветров и отталкивают обращенных от Храма! Но не это страшно, а то, что многие храмовники обращают взор свой к магическому льду и ради привлечения и обращения паствы готовы использовать чудесные свойства его, не думая о том, что исторгнутое мерзостью мерзостью и является, несмотря на весь соблазн его!

107